Иисус в «Шенгенской мистерии» А. Курко втянут в сюжет, что называется, за волосы. Роман расшевелил давний заскок: в тексты литературы Христу вживаться слабо? Отвращает Господа жизнь «человеков от Господа»? Тогда почему в изящной словесности является в облике «дон-кихота-идиота-исуса в белом венчике из роз»? Авторам с Божьим даром дает на свой счет «свободу выбора»?
Гениальные писатели живописуют Христа ущербным, отверженным, хоть Господь наш Бог и сыны человеческие пребывают в одном «дыхании жизни». И во времена язычества «дыхание» сосуществования не прерывалось. В одном от века неизменном просторе жизнетворчества. Имя дающего становиться в поганой вере не «называлось», Иегова в ответ груши не околачивал. Будничал на жилплощади бытия. Как существует ныне. «Живой душе» дает стать на «путь истины и жизни». По признанию Христа: «Я есмь путь, истина и жизнь».
Так почему Христос остается у входа в мир (по признанию: «Я есмь дверь»), не входит в тексты авторов милостью Божьей?
Попробую ответить ссылками на тексты Писания.
В разговоре о Боге, сдается, следует сразу же представиться.
«Трудные страницы Библии» изучаю с доморощенным инструментарием боговеда, психолога, философа. Первые главы Бытия пытаюсь истолковать как системно, сюжетно выстроенную, целостно доктринальную весть небес. Отваживаюсь подступить к истине «открытого «Богом Всемогущим» имени в имени Моем Иегова» (курсив – Исх 6, 3).
Своим писанием хочу запалить суровую критику. Намерен уточнить трактовку текстов Писания.
Открываю Библию.
Может показаться, были времена, Творец не находил мир достойным «возлюбления». Уложив события дней творения, «вот, хорошо весьма» заключил в день шестой. Приял все «созданное», включая «падших», коль скоро облачил их в «одежды» небесной выработки, в Адаме увидел «одного из Нас» (Быт 3, 22). Надо полагать, Иегова нашел мир, каким ему в свободе становления надлежит быть. Мироздание, наполненное «дыханием жизни» дающего становиться, может покоиться на фундаменте истины. Трон славы Сущего на иной основе стоять не может. «Вот, хорошо весьма», заключил Создатель, ибо «так совершенны небо и земля». Но были «совершенны не так», чтобы зажечь «возлюбление».
Нежданно, «в долгом времени иль вскоре» итоги дней творения «Отцу» весьма показались. Залетел Всемогущий в особый, видать, камуфлет – острая пришла охота «Сына Единородного отдать, ибо так Бог возлюбил мир»! «Единородного (и себя в Сыне по признанию Христа: «Я в Отце и Отец во Мне», правда, до стона на кресте: «Авва Отче, зачем Ты оставил Меня?») отдать» на заклание – намерение отчаянно самозабвенное. Что поделаешь, «любовь нечаянно нагрянула», монотеистическое сердце пронзила стрела поганого божка. Может, «любовь» включилась по плану? На пульте управления эмоциями «Отец» кнопку кликнул?
Копнуть, ан нет, любовь «Отца-Сына» к «падшим» не проклюнулась.
Благородное сердце, объятое любовью, не станет ультимативно требовать взаимности, в отвержении грозить гибельной расправой. На страшном суде.
Предмету обожания любовь отвергнутая непременно скажет (наверно, по строке поэта): любил, люблю, как дай-то Бог тебе узнать любовь еще такую.
«Любовь», к удивлению, вспыхнула на условиях баш на баш. «Возлюблю», по бартеру получу «возлюбление Единородного». По любви за так, по благородному, бескорыстному чувству Милосердного – фигушки!
Любовь «Сына-Отца» к сынам человеческим условие взаимности ставит директивно: «возлюби Господа Бога твоего всею душою твоею, всем сердцем твоим и всем разумением твоим». «Возлюби», хоть тресни, хоть по милости «Господа Бога твоего» дар любви вообще не коснулся сердца твоего. «Возлюби», будь ты шизоидом или психопатом! В загробье Любящий непременно вразумит тебя.
Паскаль советует на всякий случай «возлюбить». Спасение, допустим, лажа, так ты ничего не теряешь. В противном случае, выяснится, уверовал с выгодой.
Добро, пусть вера моя не связана (вопреки данным науки) с работой лобных долей моего черепка, протоков желчи, с акцентуацией моей личности. Допустим, вера моя принадлежит мне осознанно. По дару Бога. Трезвым умом, с теплым трепетом сердца, психически чистой душой возьму, удосужусь – «возлюблю»! Эхма, саднит заколупка: благоволение Любящего получу лишь после страшного суда. Сделка дважды сомнительная.
Прежде всего, Творец все творит по принципу «здесь и сейчас». Подумал, намерился, сказал, значит, нечто свершил. Сказано: «возлюбил мир», «смертью смерть попрал». «Возлюбил» не здесь, не сейчас!? Вопреки закону Иеговы везде присутствовать действенно. Давать чему-то становиться. «Возлюбил мир» – что в мире стало, свершилось?
Дьявол лишь искусил первочеловеков, дал повод Возлюбившему-нас-потом, не переделывая мир, неким жестом «ввести в мир смерть». А как пришло время «попрания смерти», Любящему «падших» сейчас надлежит взмахом волшебной палочки изгнать из мира смерть. Но «попрание смерти» в остром соусе «возлюбления» переносится на время кончины мира. Выходит, «здесь и сейчас» Творец замыслил акцию без десерта вживе. А по азам богословия Иегова дает всему становиться непосредственно. Здесь и сейчас. Реальным явлением духа.
Может показаться, вокруг побуждений человека крутится, вертится мир и Творец. Ставки Создателя на вид бытия (быть, не быть миру смертным) привязаны к поведенческим проявлениям опекаемой «души». Возникает недоумение. Может ли состояние мира зависеть от мышления твари, причастившейся знанию? По какой потребности «живой души» Попечитель причащается ее жизни? С какой целью среди «падших» проводит кастинг на поселение в загробье? Дабы нескучно вечность коротать? Поиграть иногда в подкидного дурака в кругу праведных?
«Всем разумением моим» погружаюсь в текст Бытия.
Обойти стороной театр ортодоксии на подмостках теодицеи мне не удалось. Экивоки в адрес патристики, выяснилось, уточняют мои выкладки. Нахожу, например, уместным вопрос: что Богу Гекуба в статистах на сцене бытия? О, ведает надобу «души живой» – вводит в «истину жизни». Лицедействует не понарошку. Так зачем Иегове эта игра лично? Людишек любит очень? «Душам» гельминтов благоволит больше: поселил их в плоти человеков. До «грехопадения».
Повелением «возделывать сад Эдема», «называть животных», залететь в «крепкий сон», манипуляцией с «ребром» Всеблагой несомненно вводил «живую душу» в ее соответствие – «помогал» в компании «приведенных помощников» становиться, свободно входить в свою сущность. «Свободно выбирать» себя. «Соответственный животным» «возделывался», само собой, по внутренней потребности обрести право «именовать» себя Адамом («мыслить»), в «звании человека» войти в «подобие», «зная добро и зло».
История «грехопадения» не выведена на чистую воду. Да, Бог «заповедал не вкушать плодов с дерева добра и зла». И не прикасаться к нему. Но сначала наказал сад Эдема «возделывать и хранить». Не набирая «знаний» в области садоводства? К шестому дню творения без агроухода «дерево жизни» должно превратиться в дичку. А по тексту, его плоды превосходны. Так у кого нет царя в голове? У повелевающего и так и этак, или у ортодоксов, читающих богодухновенный (местами якобы недоктринальный) текст как-то эдак?
Сюжет по смыслу несусветный: родившись по милости Всеблагого, войдя в мир осознанно, «душа живая» наказывается. Тварь из отряда человеков Иеговой подводилась к прозрению, и у «души», «открывшей глаза и уши» с участием «Бога Всемогущего», гневно спрашивается: «что ты это сделала?» И мир «проклинается».
Может ли «душа живая» без пагубных последствий «возлюбить Бога разумением» вне «вразумления знанием»? Может «узнать» Бога, пребывая в статусе «соответствия скотам»?
Иегова может «давать стать», а Господь взыскивать по «заповеди»? Иегова может замышлять человека ему во благо, а ставшего человеком Бог наш Господь вправе воспринимать иначе? «Богу Всемогущему» позволительно быть развинченным?
В сюжете самой печальной повести на свете есть смысловой разрыв. «Душа» не просила Творца ее ваять. Ага, без Создателя «живая» не могла бы состояться. Вопрос: вменяемость «соответственного животным» Всеблагой вышколил? Нет, недошурупил – «душа» не доросла до осознания смысла совершаемых акций. Могла ли тварь из отряда животных в поступках быть дееспособной? Так почто Справедливый наказывает интеллектуально не зрелое создание? Подвергает наказанию не вызревший на «дереве жизни» плод.
Заповедь «не вкушай знание» не согласована с благословением «владычествовать над всею землею»: невозможно «обладать миром», не причастившись «знанию», не овладев законами существования. Но облачив опекаемую «душу» в «сафьян» неба, Праведный определенно одобрил шаг «соответственного животным» в «Божье «подобие» – в «ряд напротив» («соответствие»).
Заповедь позволяет подвергнуть сомнению способность Бога нашего Господа быть вполне вменяемым. К знанию наказав даже «не прикасаться», тут же повелел «соответственных именовать». А «называя» сущности, невозможно избежать невольного постижения «хитромудрия» бытия, логики разумного существования – «хитрой», например, бесхитростности змея.
В заповедь вложен детонатор, подрывающий смысл предписания. Человекам, «плодам дерева жизни», запрещено невольно насыщаться соками разумного устроения бытия.
У созданий, ставших во весь рост человеками, «знание» «открыло глаза и уши», позволило повести с Богом диалог, стартовать в «познание самого себя», тем открыть входную «дверь в мир», в «истину жизни». Всеблагой может этому движению противиться?
Тварям позволительно в миру «хитрить», а «соответственному им» надлежит не следовать заветам одного на все головы Царя? Человеку заказано превзойти змея «хитромудрием»? В благословении «владычествовать над всею землею, и над всеми гадами».
Толкам о «грехопадении» подведу черту. «И навел Господь Бог на человека крепкий сон». С намерением, не иначе, ввести в истину жизни. И в «грехопадение»! В самом деле, допустим, в анестезии «наваждения» «душа живая» избавлялась от боли при извлечении заранее пришпандоренного ребра. Да на беду, человеки попали под действие «наведенной мороки» в образе змея – «знание вкусили»! В снохождении, во «сне» и наяву одновременно: «вкусили» в галюнах сна и в гипнотическом состоянии вне сна, поскольку проснулись («И открылись глаза у них») «падшими». Во «сне» человеки не «выбирают», в некое действо вовлекаются. Ну и коль «ребро» не может уподобляться не туда пришитому хвосту, спрашивается, почему (в экзегезах патристов) Всемогущий решительно не признается причастным к «грехопадению»?
По мне, началу интеллектуальной хромоты ортодоксии положило бонмо премудрейшего Соломона: «завистью дьявола смерть вошла в мир». По фантастическому сценарию. На глазах Вездесущего дьявол искусил умом не вызревших. Идущие из «соответствия животным» в сан «соответствия Богу» (по замыслу Господа!) оскоромились, вопреки завету «плоды знания вкусили». Оскорбленный ослушанием решил: «Мне отмщение, и Аз воздам»! Хлопнул в ладоши, может, свистнул – «в мир вошла смерть»! И надо же, «вошла» органично. В качестве залога живительного преображения изначально «греховной» жизни.
В третий день творения утренними прогулками по «траве, сеющей семя», Создатель решил (беспременно!) признать «траву, сеющую семя» анемона знаком преображения, символом воскрешения умершей в семени жизни. Спустя века и века уверовавшие в идолов, уловили мысль дающего становиться, придумали божка, «назвали» Адонисом, обязали умирать-рождаться. По одному для всего живого закону бытия: «умирать смертью» во спасение подобия своего. Так зачем уже в третий день творения «семени сеяться»? В мире бессмертия зреть «плодам деревьев и дерева жизни, семя которых в земле»?
В четвертый день творения «сказал Бог: да будут светила… для знамений, и времен, и дней, и годов». Но внимать «знамениям», отсчитывать «времена и дни», «годы» жизни – удел смертных. «Возвращение в землю» обитателей рая, как видим, в смертном мире предопределено. Следовать «знамениям» можно, «вкусив знания» астрологии. И «да будут знамения» кому?
От дней появления в мире живое попадает в раз и навсегда установленную норму существования «на земле» по «знамениям», событиям «на небе». От века наша «земля», частица неба, подвергалась действию физических законов космоса – сокрушительным, порой на тысячелетия землетрясениям, столь же губительным всему живому ударам астероидов, покрывалась панцирем льда… «Живые души» за здорово живешь дохли, в планетарных катастрофах гибли – а «смерти», по Соломону, в мире не было! И до «грехопадения» клетки живых организмов обновлялись, эмбрионы развивались с программой умерщвления части клеток, а смерти в ткани бытия не было!
Умнеющий Соломон не удосужился вчитаться в Писание.
Освобождение от душевной хвори Каину приносит «знамение» (Быт 4, 11, 15) дающего становиться: в крови Каина («семя»), как во всяком «семени, которое на земле», есть «дух отвержения от земли, восходящий к небу». Сказать проще, по «знамению» «семя», ниспосланное «небом» на «землю», не погибает – «умирая смертью», остается живым, в «семени, которое в земле», в частности, в каинитах.
Устали евреи годы и годы мытарствовать в синайской пустыне. И взроптали. По совету Иеговы поднял Моисей стяг с изображением змея, знаком жизни и смерти, символом животворения, мудрости людской с древнейших времен. И усмирились иудеи, поняли, небо ниспосылает им житейскую истину: жало смерти приносит им живительное преображение – в обетование войдут с обновленным самосознанием.
По премудрости Соломона, спасительному залогу, внесенному в «жизнь» «смертью», «живые души» обязаны дьяволу. Да святится имя твое, Люцифер!
Думаю, Господь не мог куролесить в подрыв статуса Бога. А может, в наладках Всемогущего, сказать языком нынешнего времени, следует усмотреть мозговую атаку интеллекта читателя, взявшего в руки Библию?
«Говорил Бог Моисею и сказал ему: Я Господь. Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем «Бог Всемогущий», а с именем Моим «Иегова» не открылся им».
Имя Сущего не может быть лишь титлом. Истинный «именуется» деянием. Прежде всего, в контакте с «душой». Остается признать: в Бытии «Бог Всемогущий» «именуется». Открывает смысл Имени.
Иегова назвался Сущим (Исх 3, 14) – дающим стать всему сущему в «дыхании жизни», то бишь в сфере существования сущности, в разуме, воле и свободе бытия.
Все существующее – ставшая в бытии сущность. По Бытию.
Змей, например, «самым хитрым среди зверей» стал вопреки наказу Создателя «есть зелень травную». Не желая стать травяным мешком с копытами на манер коровы, «хитрый» решил и на миг не отрываться от груди родившей его земли – «придумал, исхитрил» себя, понятно, неосознанно, «ходящим на чреве своем». Иегова освятил «хитрый» замысел твари. Способность божественно изящного создания обходиться без ног Творец утвердил «проклятьем»: «ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей». «Ты будешь ходить на чреве…», но «хитрый» вошел в сюжет своей судьбы «на чреве, и поедающим прах». Вполз змеем.
Заметим, Иегова «проклинает» змея задним числом: «самая хитрая душа живая» уже «в начале» своего существования «сотворилась» безногой, и отродясь, во все дни своей жизни была плотоядной. Богово «проклятье» – удел «живой души», змеем самовольно приобретенная сущность. Иегова позволил твари «стать» по ее своеволию. Дающий становиться, предоставил «живой душе» право «назвать», замыслить себя «змеем» – в нише существования стать объектом свободы, разума и воли бытия. Ясно, неосознанно.
Тварь из отряда человеков на стадии «соответствия животным» не могла утилизовать «свободу выбора» по незнанию предмета выбора, тем более, дающий стать предлагает в свободе не «выбирать» – в ней быть, ей принадлежать в качестве объекта свободного жизнетворения. По несознаваемому «живой душой» намерению вползти, войти, влететь в житие, подчиняясь внутренней потребности быть, стать «живой» клеткой бытия, входя в свою адекватность и среду существования.
Скажем еще раз, змея никто не калечил, не принуждал стать вегетарианцем – «хитрый» установил свою сущность сам, воистину под себя. Обнажая свою «хитрость», вошел в обитель Иеговы. С того для змея «в начале», в каком Дающий-становиться стал соучастником мистического акта перехода образа-идеи «ходящего на чреве» в плоть бытия, в тварную сущность с «именем» змея. С момента заклинания: «да произведет вода пресмыкающихся».
«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло…» «Соответственный животным» «стал!» себя сознающей созданием – персоной, «назвавшей» себя «именем», «стал! в качестве одного из Нас». «Стал!» самопалом.
Животное из отряда человеков обрело имя Адам («мыслить») без какого-либо содействия Творца. Точнее сказать, соучастие Иеговы в преображении «живой души» свелось к отказу от соучастия, дав ей свободу становления.
Чадо мое, сказал Господь наш и Бог обитателю блаженного, райского незнания, не вздумай «вкусить плодов знания». И пригрозил пальчиком – вкусив, «смертью умрешь». И той же рукой «привел соответственных животных». Пожелал «видеть, как человек назовет их». Божье желание «видеть» акты «называния» и запрет «вкушать знание», явно, равно императивны. Спрашивается, может ли «живая душа» следовать одной заповеди, не нарушив другую? Ибо «называя», невозможно невольно не насыщаться «знанием»: «называтель» «именовал» сущности, какие собратья в среде обитания обрели существованием, в самоидентификации уже «назвали» себя. Вторая глава: «как назовет человек душу живую, так и было имя ей». Человек «именовал» уже «названное». Например, змея он пометил титулом «самого хитрого среди зверей полевых». Идущий в «знание добра и зла», «называя», усваивал навыки мышления, сопутствующие присвоению «знания». Автоматически включал познавательное «хитромудрие». Предаваясь творческой работе.
В истории жизни Адама и змея вся креативная мощь Дающего-становиться свелась к артикуляции события – регистрации «имени», с каким «душа живая» вошла в бытие, «стала» его объектом вопреки повелениям Иеговы. Змей «стал» «самым хитрым среди зверей полевых», Адам – «стал» инстанцией мышления в сфере Слова-Иеговы, «одного из Нас», по внутренней потребности «соответствовать» бытию и своей самости.
Адам «назвался» по «имени», «стал» персоной вменяемой, рефлектирующей. И все ж глаза его и уши раскрылись не на весь раствор видения, слышания: «голос Господа» услышал, а к его пени (финал третьей главы) остался глух. Став в «звании» разумно мыслящего, не покинул проблему становления. В утробе бытия остался созданием, обреченным существовать в околоплодных водах «знания-не-знания».
И до преображения среда обитания была Адаму «враждебной», подвигала к несознаваемым «хитростям», на манер змея, выживания. В «открытых знанием глазах» «вражда» «положилась» открыто. И трагично.
«Между семенем змея», знаком естественного состояния природы, и «семенем Евы», ее потомками, обладателями «знания», дарующего «владычество над всею землею», «положилась вражда» – коллизия, обнажающая драму людской жизни.
Наш разум, светлая наша «голова», становится (Быт 3, 14-15) уязвимой «пятой» нашего жития. «Знание» дарует нам силу противостоять стихии обитания, но в нашем существовании, к печали, возвращается фактом удушения нашего «дыхания жизни». Обладатель «знания» «становится» тем более человеком, чем выше поднимается над «соответствием змею» и тем ощутимей теряет сущность и облик естественной, живой клетки бытия. Наша планета не задыхается в объятиях нашего разума, в продуктах нашей «головы»? Великий пророк ничего не напророчил? Всерьез посоветовал: и впредь гадов, «жалящих нашу пяту», следует «поражать в голову».
В тексте Бытия Моисей говорит о бытии существа земной природы, объекта, обреченного выживать в узах праха, и субъекта с даром существования в сферах неба – в разуме, словах Слова, в качестве «одной из ипостасей Иеговы». В самом деле, разве наше житие не принадлежит еще и области воображения, тому, что можно назвать «литературой», мифологией, представлениями, да хоть Господа нашего и Бога нашего же в рамках истинности всех верований.
Гениальный бытописатель речь ведет о существования в категориях идеи и материи, в символах «неба и земли».
Устами Творца «земля» заповедует: чадо мое, да минует тебя охота «вкусить плод знания», живи «тише травы зеленой», не ведая, что значит «смертью умереть», оставайся козленочком на лужайке райской травки.
Умное «небо» «повело» тварь, склонную «хитро мудрить», собратьев «называть», в «знание», дарующее «владычество над всею землей».
В том и другом завете говорит разум Слова, безусловно совмещенный с сознанием создания «в качестве одного из Нас», вошедшего в сферу Слова-Иеговы. И живущего «на небе» и «на земле».
Коллизия преображения твари из отряда человека возникает, по Бытию, до «грехопадения», ставится в Моисеевом тексте как драма существования себя сознающего до его прозрения. И ставится не в дилемме «выбора», а в ткани жизнетворения, предваряя вечный вопрос «быть или не быть» собою – человеком. Послевкусие «плодов знания» открывает человеку сладкую горечь жития в плоти добра-зла, знания и незнания, сознания и досознания.
Трагедия жития человеков открывается в творческом диалоге его сознания и подсознания. В третьей главе Бытия «хитрый» дал повод заговорить об этом.
И сказал змей старшему брату в лице Евы, пифии духа прорицания: проснувшееся, «открывшее глаза» светлое твое сознание рождено в тьме подсознания «живой души», и безраздельно принадлежит ему, границей не разделяется.
Обращение змея к Еве – тайновидение людского, будто бы «крепко спящего» сознания. Все змеем изреченное сбывается. «Нет, не умрете», сказал он, и смертные (как иудеи в безжизненной пустыне Синая) постигли смысл спасительного закона «умирания смертью». «Откроются глаза ваши», предрек змей – у человеков «открылись глаза», и они увидели («узнали») себя в сторонней оценке. «Будете, как боги, знающие добро и зло», предсказал носитель предсознания бытия. В ранге «одного из Нас» Адам признал: вот, в статусе «подобия» обрел «знание добра и зла».
Свою тираду змей начинает в логике зрелого мышления старшего собрата: «подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» Довод очевиден: с деревьев рая ешь, по признанию Евы, от пуза, а те же плоды заветного дерева запретны?
Тирада змея – прозрение, на языке Моше, «животного» сознания, в рамках какого вызрело сознание Адама, самосознания, рожденного в границах подсознания, точнее, «коллективного» бессознательного, в «дыхании жизни» единого, точнее сказать тотального, для всех «живых душ». Почти по Юнгу, сдается.
«И сказал змей жене…». В тексте, построенном на повторах, перепеве реплик, естественно ожидать: «и сказал муж змею…». «И сказал Господь Бог змею…» – отклик симметричный, поскольку мышление Адама уже прописано на жилплощади Слова-Иеговы.
«И сказал Господь Бог змею…». Бог мой, сказал на языке шипения!? Бога нашего Господа гад никуда не послал?
В побасенке гениального драматурга персонаж в здравом уме обращается к предмету мебели. И что в ответ «многоуважаемый шкаф»? А ничего – гардероб подвернулся умный, сообразил, обращение адресовано к воображаемому читателю, в шкафу поджидающего трамвай. Вот и в повествовании Моше даже коню, ежу понятно, обращаясь к змею, «один из Нас» в человеках вопрошает читателя: «где ты?», мой мыслящий собрат, тебе уже открылась «враждебность твоей головы» существованию в «знании», уяснил, вгрызаясь в «знание», ты обнажаешь персональную интеллектуальную ограниченность, оставляешь себя «в начале» разумного «вкушения плодов знания».
Диалогу сознания разумно мыслящего с его подсознанием никогда не выйти из пролога живого, творческого разговора. В просторе свободы.
Мир свободен – в следующее мгновение он может претвориться в бог весть что. Векторы гравитации от ворот могут получить поворот, материя улизнет в черную дыру, голограмма не станет повсеместным селфи, струны из каркаса мироздания в час гибели запоют оду радости... Это мгновение может случиться в сию минуту, а могло состояться, как только мир стал. Мир есть состояние, в каком не окажешься дважды. И в наступившем конце света он перетечет в «реку» без берегов, без вектора течения, и останется «в начале» очередного шага в свободу претворений. Словом, мир не знает иного существования, как неизбывно оставаться «в начале» возникновения.
Вот почему в древности время, считалось, течет не в будущее, а в прошлое, к «вечеру» («и был вечер, и было утро») мира, к возгоранию в его тьме «первой звезды». Но можно говорить, что время не выходит из мига зачина мира, из его «в начале». Из момента его стартового становления в том «в начале».
В день «сотворения человека» Иегова «называет» его «по образу Нашему по подобию Нашему», «именует» в «звании человека», каким с «именем Адам» «станет в одном из Нас».
«Живой душе» в день «сотворения» ее Иегова может сказать: змей, ты есть, какой будешь, сейчас ты уже такой, каким станешь в становлении, «в начале» этом будешь, каким будешь.
Бог мой, Сущий «называет» тварные создания, как «именуется» в стилистике библейского верлибра: «буду который буду» «Я есмь» каким был «в начале». Дающим становиться!
Каким будет змей после дождика в четверг? Каким к тому грядущему «исхитрится» стать. В покрове Иеговы. Завтра у «хитрого» ноги (змей «в начале» существования, по данным антропологии, имел четыре лапы) могут вырасти, положим, вновь. «Хитрый» «назовется» иначе. Дающий стать спроецирует новое «имя» в прошлое. Яйцеголовый завтра перестанет питать себя, скажем, либерализмом, войдет в другое «имя», в том же «в начале» будет «назван» иначе.
Дающий стать представляет себя с той же определенностью: «Я есмь», каким буду, когда явлю себя в качестве дающего стать, каким есмь сейчас.
Действие Иеговы, лишь дающего стать, в настоящем повторяет акцию минувшего. Грядущего Иегова не ведает, войдя в настоящее и не покидая прошлое, всему дает состояться в атмосфере свободы. Посему мир от века, от безвременья «в начале» существует в настоящем, в предисловии будущего, «в начале» потока мира в свободу бытия. Стало быть, вечность при «вечном» следует признать не знаком времени, а носителем смысла в ситуации существования. Тезис выплескиваю с отчаянием неофита.
Мир переливается в мерцаниях, течет, мелькая между признанием «я есмь-не-есмь»: едва рожденное дитя играет в прятки, глядь, схоронилось, исчезло, а вот уж новое создание явилось. Так что длит вечность?
В одной из трактовок «Вечный» привязывается к глаголу «падать». Иегова всему «дает стать», вечность всему «дает упасть»: на живом ложе бытия «навечно» повенчанные дают стать и похеривают. Будто животворят в спайке «добра и зла», «жизни и смерти». Вечность – ниша бытия, та же «река», в какой явленное предается забвению. Сущее из мира канает с намерением кануть в вечность. Со смыслом: колыбель для мира, ставшего сейчас, должна быть свободной.
Наш мир да/нет существует а-ля кот Шредингера. Мы обитаем в роковом признании: возникаю/ускользаю в руках/из рук дающего стать/упасть, скажем, семени каинитов.
Вечность и «вечный» Иегова представляют мир «мрущим», потому живым, тут же, тотчас рожденным. И неизбывно свободным.
Однажды «в начале»… Стоп! Состоявшееся событие не могло случиться вне развернутого простора свободы. А она не может не быть, да вдруг стать. И не может быть пустой, в явленную нечто входит, становясь «именем» «в начале». До артикуляции Словом-Иеговой, так как Слово решительно ничего не «называет», лишь присваивает «имя», возникшее в свободе становления.
Тогда быть может так: сингулярность родила мир с возникшей «в начале» формой его существования – становиться «названиями». «Самоименованием» входить в Слово-Иегова. Будь объект бытия хоть змеем, хоть человеком.
Материальный мир родился и остался «в начале»: все атомы вселенной синхронизированы, все точки сингулярно идентичны. Словом, в этом мире нет предмета с лейблом статус-кво.
Материя, говорится, вечная. Теза не корректна. Материя являет себя в текущих формах.
Разумно мыслящему дано постигнуть ценность встречи с предающей все забвению, и молитвенно воскликнуть: «остановись, мгновение, ты прекрасно»! В восторг, вызываемый «мгновением», Фауст вносит смысл, исчерпывающий вечность.
Моше позволяет заговорить о вещах с генезисом сингулярности.
Бытие для «живых душ» – симбиоз со-существования. «Дыхание жизни» наполнено утверждением «имени» в плоти «добра и зла». Твари в собратстве, что клетки живого организма, себе, друг другу – «помощники». Именно в таком качестве Иегова «привел» животных к животному из отряда человеков в эпизоде «называния имени живой души». «Именоваться» по подсказке собрата присутствует в среде обитания как императивная, скажем, закваска. В качестве внутренней потребности собратства устоять в существовании. Есть наблюдение: все «живые души» склонны усыновить потомство какого бы то ни было вида. Взаимопомощь заложена в «живом» на генетическом уровне. Возникла в пре-существовании – явилась в событии сингулярном. По моим кумекам, иного источника не сыскать. Возможно, из гегелевской себя познающей идеи. Как возникшей?
Открываю Бытие.
«В начале сотворил Бог небо и землю». «Сотворил» в каком смысле? Ответ в следующей фразе: «Земля же была безвидна и пуста». В переводе с английского есть значимое уточнение: «была бесформенной». «Была», но не стала воплощенной.
В запеве Библии «небо и земля» «в начале сотворились» образом-идеей, ибо «земля была безвидна и пуста». «Земля была безвидна» – вошла в «пустой» образ.
В первой фразе Бытия «сотворение» предваряет свое «подобие» в «создании». Как об этом гласит текст второй главы: «Вот происхождение неба и земли при сотворении их, когда Бог создал землю и небо». Сказано: «при сотворении… создал». Образ в «сотворении» – парафия Слова, в подобии «созданное» – Иеговы. Тогда во множественном числе имени «Бог» в этом предложении следует находить «образ Наш подобие Наше» (без запятой).
Сказано: «сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему». Не Моему, но «Нашему»: «по образу» Слова, в Иегове стающего «подобием», ибо «образ» Слова в Иегове становится «созданием». Вот и в «одном из Нас»: Адам в Слове – образ земного подобия – Адама, идущего в свое «имя» под сенью Иеговы в становлениях.
Итак, «небо и земля сотворились в начале». «Сотворилось Слово» с вошедшими в него «сотворениями». Но образы, сказано, «сотворил Бог». Тогда первую фразу Библии с полным правом можно читать так: «в начале» при «сотворении неба и земли» «сотворилось» Слово-Иегова. Иегова в Слове стал не до «сотворения» образа «неба и земли», а синхронно с вспыхнувшей идеей. По простой причине: Слово-Иегова ничего не «называет» (что явствует из историй становления змея и человека), лишь присваивает, легализует свободно возникшее в мире «имя». Всему дает свободно стать и быть.
В просторе свободы образ «неба и земли» «сотворился» вне воли Слова-Иегова. Идея, возникшая сингулярно, подвигла Слово-Иегову стать пометою «в начале» ее «сотворения».
Слово «назвало» дающего становиться. Иегова «именуется» деянием, ан акции «безвидны и пусты». В тексте второй главы подтверждается стадия состояния подобия «сотворившемуся» образу: «Господь Бог создал землю и небо, …которых еще не было». Другими словами, «небо и земля» уже стали, но «именем» в парафии Иеговы еще не «названы» как явленные. Со смыслом.
В первый день творения «земля» упоминается как одна из стихий творения вместе с «воздухом» и «водой». «Огонь» не называется – была, сказано, «тьма над бездною». «Огонь» придет в наш мир под символом рождения и смерти – в четвертый день творения загорятся светила небесные. Свет, возникший в «день один», может исходить от небесных «светил», а они, «большое и меньшее», возгорели в «день четвертый». Слияние «четвертого» и «дня одного» утверждает итоговая черта одного события: «и стало так» в «день четвертый» на оба дня – «день один». Стихии творения стали подобием «сотворившегося образа», под знаком рождения и смерти синхронно с «образом» стали «твердью неба и земли». «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной. И стало так»!
Идея и материя «назвались» синхронно, вне примата первичности, образ «неба и земли сотворился» в атмосфере стихий творения. Идея и материя влились в «реку» мира.
Мир возник свободно!
Идея Моше действенна: мир начался, начинаясь, тщится возникнуть, оставаясь «в начале» своего явления, стал и остался в трепете зарождения-рождения по «утру» сингулярного существования.
Идея открыта: мир существует в объятиях свободы. И значит, у него нет, не может быть иной формы быть. Он возник и существует вне какого бы то ни было целеполагания. И не может прорасти – воспринимается ничем, никем не оплодотворенным зернышком. В этом смысле его можно уподобить гегелевской идее в попытке аутоосеменения мыслью, сидящей в вопросе: как мог возникнуть этот мир?
Если Господь наш и Бог из ничего создал мир, зачем валандался в «сотворениях», возникнул в Слове с невесть откуда взявшимися стихиями творения, «создавал» не возникшее?
Мир существует, возникая! Интенция изгоняет из жизни человеков интеллектуально натужную, бессмысленно непостижимую, теодицей горбатую, увешанную веригами конфессией причуду мышления, и оставляет ее за входной дверью в разум мира. Иегова – не более чем знак события, его смысловая оценка, скажем, Экклезиастом: все проходит.
Всплески мира когда-никогда случаются, считается, после дождика по четвергам. Сопровождаются радугой. Знаком, под каким «Всемогущий» заверяет о бессилии перед потопами, сокрушительными цунами, какими бы то ни было вспышками, взрывами космоса, игрой астероидов, землетрясениями, даже грозовыми разрядами. Материя – штука себе на уме. Горшок слепить «Всесильному» – непосильно.
Все в мире ставшее присваивается его зачином. Вот почему может показаться, мир становится по предварению, даже по плану развития. На самом деле, все сущее является в рамках «происхождения неба и земли», не покидая возникновение «в начале».
Вот и змей родился не впоследствии. Бонмо «адеситов» первым изрек Моше.
Состояние «живой души» – ее отклик на «где ты?» (третья глава) сейчас. Устами старшего брата змей признался: «стал хитрее всех зверей полевых». Что о себе может сказать разумно мыслящий?
С какою целью «Бог навел на человека крепкий сон»? Между тем, ему по силам без анестезии вырвать из «живой души» «ребро» и, шмяк, волшебным манием изваять еще раз во плоти живущую «жену». Он почему-то «сон наводит», через пень-колоду неуклюжую создает ситуацию. Текст Писания теряет связность сюжетно выстроенного рассказа. «Называние» неожиданно прерывается картиной резьбы по кости ребра, накануне пришитого мужу белыми нитками. Без «ребра» числом ребер муж анатомически равен жене.
Сказано: «сотворил Бог человека, …сотворил его, мужчину и женщину сотворил их». Нет нужды «сотворять» «сотворенную в человеке» жену.
Во второй главе читаем: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым, но для человека не нашлось помощника, подобного ему». Речь идет о «помощнике», какой даст «имя» «назывателю», Адаму-Еве.
Но человек «нарекал имена», какие «помощники» обрели своим существованием, «называл» присвоенные «помощниками» сущности в «именовании». «Помощники» сами себе «помогли». Наверно, и «подобный животным» призван стать себе «помощником» – «назваться» «человеком», «стать» им в самосознании.
Естественно, самоидентификация «души» процедура мистическая, в ней продолжается корреляция загадочно возникающей «в начале» связи между невесть как сотворившимся образом и его синхронным становлением в материальном подобии. Можно сказать: Бог создал. Но технология трансакции идеи в материю, и посыла материальной формы в образ, мол, в становлениях «именуюсь», не стает более открытой, менее мистической. Вот почему Моше благоразумно прячет беспомощность Адоная в заклинаниях «да произведет вода, земля…», поскольку, бог весть, с какой «хитростью» в свободе самореализации «задумает!» себя, скажем, змей. Одно определенно, в диалоге свободной среды обитания с внутренней потребностью «имени назваться», состояться, «душа живая» вновь и вновь осваивает, присваивает среду существования, входя, вживаясь в нее, отдает ей свое «имя», ибо находит себя атрибутом существования, свободно дающего стать.
Воображаемый диалог «души» в плоти праха («на земле») с ее проекцией, «именем» («на небе») Моше погружает в «крепкий сон». Нам, человекам, остается признать, да, в этом сне наяву существуем. Не вполне постижимо.
Текст Бытия вскрывает, скажем, технологию работы этого сна: «Господь Бог взял ребро», взял символ «животворящей» плоти «на земле», и в качестве «тени, стороны» существования тварного создания, как мысль внес в сферу «одного из Нас» – в «имя», получившее прописку в Слове, «на небе».
«Душа живая» вознесла себя до уровня самосознания. Жена как родящее начало в символике мифа «привела к человеку» его «тень» – существование в сознании бытия, «на небе», и «сторону» в плоти «животворения» – «ребре», подобии небесной «тени, стороны» «на земле». Символика «крепкого сна» привела «жену», «назвавшую» новорожденного «мужа» разумно мыслящим, Адамом.
По кредо Моше, ребро Адама – земная тень небесной мысли. И наоборот.
Давно признано, жизнь богов Олимпа – проекция житухи «подобий». Наше бытие в жанре литературы. В какой, надо же, «живая душа» вошла в «имя» персонажа. Эдипа, Каина, Адама …героя сочинений. Земляне, признаем, живут в «роскоши» будто бы своего разума и в загадочном мышлении неба. В мистике мироздания.
Четвертая глава завершает Моисеево повествование об идеологии бытия.
Судьбу Каина Бог наш Господь уложил в рамки игры сам на сам в поддавки: «сторож» «живой души» довел «сына единородного в человеках» до психопатии, до кровопролития и пометил братоубийцу охранным «знамением» – в «свободе выбора» явил милосердие, очевидно, отступив от заповеди «не убий». В сюжете напрочь курьезном представляется пародийно. Жестоковыйный милостив, ибо Благой.
Авеля, удостоенного «призрения», Иегова «знамением» обошел?
Для разумного разрешение действия в этой ситуации следует покликать «бога в машине». Если в клеть к нему подсядет разумно мыслящий. «Одного из Нас». Для артикуляции ситуации.
Мышление бытия свободно. «Всякой душе живой» вольно замыслить, «именовать» себя по адекватной ей форме разумного присвоения бытия. Бессознательно. Адам «назвался» сознательно. Ответив на «где ты?». Вопрос бытия – тест на право присутствовать в его мышлении, «быть одним из Нас», право исполнить роль «бога в машине».
Миф – сказание, в каком равно возможно все представленное, в истории «грехопадения» можно, например, остаться зверем, хочешь, иди в тварь разумно мыслящую. Миф – сновидение, смысл какого можно раскрыть, проснувшись «утром», в ясном сознании, будто бы в «открытых глазах» самосознания человека заговорил «бог (в машине)». Миф – приглашение к диалогу с носителем речи, скрытом в словах, словах побасенки. Читателю надлежит совместить себя с героем мифа – выйти из «машины», стать его персонажем, себя сознающим и мыслимом бытием.
Разумно мыслящий, войдя, например, в миф о Нарциссе, может сказать его герою: а мне ума достанет не мнить себя уникальным украшением бытия и собою любоваться, с током ручья войду в существование родившего меня мира. Тесею скажет: в единоборстве с монстром, пожирающем людские жизни, догадка ума Ариадны острее всякого меча. «Соответственному животным» признается: намерен остаться естественной клеткой природы и человеком в «имени», объектом бытия с даром самосозания, персоной, существующей в мышлении бытия, не входя во «вражду» ему.
История Каина – чистейший миф. В повествовании нет примет присутствия вменяемого бога. Истинный не может обойти охранным «знамением» удостоенного «призрения», а убийцу поощрительно утвердить на «на лице земли». Интеллект «в божьей машине» открывает соль «сновидения»: в пролившейся крови, по давнему поверью, носительнице духа жизни, должно прозвучать «знамению» – «отвержению от земли», восхождению компоненты людской крови к небу. И значит, Каин охранным «знамением» не награждается, его плоть несет печать небесного существования, «тень, сторону» тварного создания. Авеля убивает символика мифа. Зачем? «Один из Нас» намерен вскрыть неубиенность семени (Каин) на земле.
Каин и Авель – сыны в человеках от «семени» с небесным «знамением». Семя не отличить от семени. Братоубийство обнажает смысл сказа.
Проливая кровь брата, Каин теряет свою, лишает себя «дыхания («Авель») жизни». Готовность Каина уйти в смерть – «плач» («Авель») отверженного в сокрушительном признании: я всего лишь «семя («Каин»), сеющее семя», бессмертие мне не даровано – Господь меня «не призрел», так я найду свое бессмертие в перерождении. По вложенному в мою плоть «знамению» «неба» отторгаться от «земли», восходить к «небу». По вектору «вопля в крови Авеля».
Жизнь Каина, Авеля, Еноха, Сифа, сынов Евы от небом «положенного семени», обнажают смысл бытия «живой души»: «семя» («Каин») на ниве существования порождает «основу» («Сиф») «поучительного» («Енох») шага разумения в родословии их эволюции.
Сущее существует «в начале» – в залоге рождения. Вот почему сознание невропата с правом мудрого рецепта направляет его в зону гарантированной реанимации. Осмысление «греховности» попирает смерть, позволяет находить ее не проклятьем, а средством преображения в шагах становления.
Охранную грамоту жизни человекам дарует сознание. Спасительный приговор каинитам приносит кредо бытия: существовать в его колыбели становлением. И невропат Ламех оценивает несомый им заряд эволюции на порядок выше уровня прадеда: «семерка» в его охранном «знамении» возрастает «в семьдесят всемеро». Существование в законе «умирания смертью» возносит силу творческой энергии каинитов Иавала, Иувала в искусствах и ремеслах.
Текст первых глав Бытия – тайнопись бытия. Прочтение головоломной криптограммы открывает смысл существования и рецепт спасения в этом мире. Стоит лишь в «родословии Адама» найти на живом «дереве добра и зла» ветвь становления каинитов. Вне повелений «Бога Всемогущего».
Возвращаемся к разговору о входной «двери в мир». К стоящему в дверном проеме Спасителю.
Евангелисты пародируют Господа нашего Бога, наверно, невольно.
Всеведающему, знамо, сюрприз не подстроишь. Ему открыты все свершения истории, Вездесущий предугадывает побуждения наших сердец. Падение «Единородного» в «истину жизни» с вершины Голгофы Наперед-все-ведающий предусмотрел, извольте видеть, планом спасения.
Вот почему Сторож рая позволил дьяволу искусить обитателей Эдема! Не стань первочеловеки падшими, Милосердный терял повод «возлюбить мир»! Осанна в вышних – Любящий предал мир «проклятью» ради его спасения! Адонай, как глубоки твои замыслы!
Материальный мир абсолютно не подвластен Всемогущему. Не под силу ему, не то что загробье, вообще, что-то скулемать. «Имя» у него такое. Задумает иная «душа живая» в свободе бытия «назвать» себя, «Всемогущий Бог» тотчас ее «имя» присваивает, дескать, «Я, Господь», твари даю… стать.
В истории «грехопадения» Всевышний действует не по характеру, власти Вседержителя, а по сюжетному действу эпизода как персонаж события. Из роли нашим («называя, знание вкушай», владыкой мира станешь) и вашим («не вкушай, смертью умрешь») на сцене «грехопадения» Создатель не выходит. Заповеди – пульс мысли «живой души»: остаться в «соответствии животным» или стать «человеком по имени» в ранге «одного из Нас»?
Жизнь вечная – дешевенькая липа. Вечность – сингулярная точка-момент «происхождения неба и земли».
«Грехопадения» не было.
Было, случилось: на «дереве жизни» вызрел спелый плод, «в котором семя его на земле». В сладко-горьком вкусе плодов «дерева добра и зла» человек познал смысл «умирания смертью» – живительного закона бытия. В «знании» нашел себя собственностью бытия, атрибутом «неба и земли»: «проснувшееся» в субъекте сознание подвигло найти себя объектом существования, не выходящим из «в начале». Из попыток родиться, состояться.
Спаситель – примочка на слабые нервы в закутах психеи.
Уместно, наконец-то, вопросить, почему послушание обитателей рая Иегова проверяет на приверженности «знанию». Дарующий-свободу-выбора мог табуировать тьму поведенческих потреб. Запретить, например, использовать листья «дерева в центре рая» в качестве гигиенического средства, да не станете, мог заповедать, здесь нужду отправлять, под «деревом жизни» являть «животное с двумя спинами».
Почему в тест на «быть-не-быть» человеком включено «знание»?
Ответ прост. Без взгляда внутрь «наготы» своей «открытыми глазами» – без повернутых внутрь зрачков «прозрения» не получишь, «именем не назовешься» и не найдешь себя клеточкой мира. Не ощутишь разрыва центробежной и центростремительной силы сознания.
Суть «завета» акцентирует смысловую ценность сторон «знания», их относительную значимость в «сознании» персоны. «Незнание» удерживает в теплой шкуре тварного создания, освобождая от ответственности в поступках, но существование здесь похоже на заключение в темной тюремной камере. «Кожаная одежда» от Адоная дает право на поселение в просторах светлого неба, но в тутошнем взгляде «открытых глаз знания» предстаешь перед беспощадным скальпелем, подвергающим «живую душ» вивисекции без поблажек морали. Предстаешь объектом бытия.
Мыслящему здраво надлежит «узнать» в себе предмет диалога знания-не-знания, «душу» свою найти в диалоге себя-субъекта и себя-объекта бытия.
В тексте и подтексте Бытия есть тест-вопрос из типологии людского бытия, представленного всем корпусом мифологии: «где ты?», мой Адам, и читатель, чему ты, «живая душа», «соответствуешь», обитая в «знании-не-знании» – более/менее богу или менее/более зверю в тебе, быть истинно человеком между «небом» и «землей» в плоти живого богозверя по глубине и мужеству персонального интеллекта тебе доступно?
Идея христианства, подложка евангелий, Книга мертвых, родилась в мифологии Египта.
Египетский сфинкс – образ бога живого «на небе» и живого подобия его «на земле». Каин, Эдип – монстры, поедающие живую плоть. Живые образы самоснедания жизни. Подобия «бога живого», принимающего «душу живую» в качестве жертвоприношения, и в этом акте дарующего ей рождение. Эдип и Каин – рожденное и посеянное «семя», дающее быть в бытии, дающем стать. Предельно кондовая идея жертвы во имя спасения. Наш мир искони спасает себя в претворениях: «попирая смерть», воздает ей себя. Во спасение.
«Где ты?» – в мифологии фундаментальный вопрос. Проще всего это проверить на басне о Нарциссе: человек, ты в токе жизни по ручью пошел? недвижною застыл травой? В действии мифа персонаж вводит себя (и читателя) в состояние «прозрения», подводит к необходимости в символике повествования «увидеть» приглашение к шагу в самосознание. К реакции на разряд молнии в персональном разумномыслии. «Где ты?», Афродита, и на Олимпе ты остаешься женщиной – в мужья взяла хромого, грязного Гефеста в порыве, не отпирайся, его переродить. Эдип, изволь в себе «увидеть» примету бытия – мистическую объективацию, обреченную «смертью умереть» в момент рождения. Каин, Ной, евреи исхода, Иов, Екклесиаст, «где вы?».
«Знание» в качестве «камня преткновения» между «человеком от Господа» и Словом-Иеговой, сосуществующих ипостасей в мышлении бытия, призвано подчеркнуть абсолютную свободу адамовой мысли, даже ее «враждебность» Слову-Иегове.
Иов («враждующий») доказательно выложил тезу о свободомыслии в шедевральной книге, в форме прямого и косвенного диалога между «небом» и «землей». Всемогущий осуждает унылую ортодоксию друзей автора исповедания, награждает страстотерпца, но не за стойкость в страданиях, ниспосланных Милосердным, а за дерзкую смелость взыскивать Всевышнего.
Книга Екклесиаста, или Проповедника убеждает: в океане проблем этой суетной житухи спасение можно найти в ковчеге «знания».
Адам осмысленно отвечает на «где ты?», называясь «человеком» по «стороне, тени» своего небесного «имени». Мыслящий вопрошает в ответ: бог мой, где ты? И находит его в просторах свободы, разума и воли творчества. Войдя в Слово. В мастерскую, в какой «душа живая» являет «талан свыше» – способность мыслить, воображать, творить, в парафии неба с вопросом, мыслью «что я? где я? где ты?» – началом персональной работы интеллекта. Именно здесь Адам дает себе становиться. В «романе» с открытым эпилогом жизни.
Богодухновение и запал персонального творческого порыва в творящем неразличимы. Все великие поэты о своих стихах говорят: это не я написал. Вот почему персонаж может не подчиниться авторскому замыслу. Автор божьей милостью в творческом акте – не более чем атрибут игры «дыхания жизни»: гениальные прозаики, Моше среди них, несомненно, самый божественный, живописуют как боги, вошедшие в полотно бытия на мольберте.
За шесть веков до Парменида автор Бытия уверил: бытие есть мышление, человек – так, мыслишка, не более чем примета становления мира. Вот почему мышление обязывает шурупить предельно бесстрастно, беспощадно объективно, и даже аморально. И вот почему здравое мышление приносит истинное спасение.
Умнеющие богословы подвергают сомнению возможность случайного возникновения ДНК, уж очень, говорят, штуковина сложна, чтобы «состояться» не по расчетам Творца. Яйцеголовые упускают из вида склонность бытия невзначай «хитромудрить». Но прежде всего, следует здраво озадачиться: Бог наш Господь горазд создать структуру, не вполне созданную? Зачем гены мутируют, не в ту степь ДНК закручивают? Почему в родословии Адама родился Енох полнокровным, а Енос – болезненным? Господь свинью за грехи подложил «человекам от Господа»? И поголовью «живых душ» планеты до «грехопадения»?
Умнеющие богословы не удосужились вчитаться в текст Моше. По Бытию, ничто в этом мире не может быть плодом интеллектуального расчета – сущее есть результат живого «именования» как существующего в началах свободы.
ДНК возникла «в начале». Состоялась в свободе мышления по загадочной воле бытия. Кто сказал, что «живое» бытие, в каком «души живые» копошатся, «хитро», умно «называя» себя, интеллектом не может утереть нос всего-то дающему становиться?
«В начале» какого-то там однажды разум самоорганизации материи (по какому, например, снежинки узоры разные лепят микрокристаллами, а элементы таблицы Менделеева химичат валентно…) «привел» неживую материю как бы «назваться», покумекать что ли, и решил приветить воду, слушай, минеральная, сказал, раз уж тебе дано два в уме запоминать, а твои кластеры реагируют на непрямое воздействие среды твоего возлияния, давай не просыхая, неспешно варганить белки, РНК, прочую дребедень ДНК… И вот ДНК в геномах скачет прихотливо, преображается, предается аутомутации… – нечаянно продолжает живо мыслить себя. Безбожно, если не считать, что ДНК животворит себя под зонтиком, вот-вот, не от Диора, от сыромятника «кожи» телесного цвета. Работяга напоминает петуха, решившего утренней песней солнце поднимать. Вера в дающего миру стать может возникнуть в наиве мозгов шантеклера. Верование в Бога – точно курам на смех.
Итак, первые главы Бытия – феерически восхитительный детектив о мышлении, в каком мысль свободная не находит себя владелицей места обитания, все и вся подвергает сомнению, оставляет «в начале» безначалия.
По мнению несравненного гения, восхитительно «хитрого» мыслителя, мир есть явление мистическое – в сотворениях тщится стать созданным, родиться в нечаянной вспышке мысли. Бог в таких координатах мироустроения – свидетельство трусости людского ума, попытка выйти из мистики существования, уложив свободу мышления в рамки кастрированного разума.
Мир – попытка родиться, стать в «знании» причины существования.
Мышление мира – попытка войти в самосознание.
Человек по «имени» – залетевший в бытие вид бескрылой моли, сознающей себя знаком гармонии в существование «неба и земли», идеи и материи «в начале» безначалия.
Покажется кому-то мое писание отсебятиной, не огорчусь, в упреке найду повод поощриться, вновь погрузиться в Писание. Переплетением текстовых символов Бытия вознесусь над всем и вся, левитацию удержу в «где ты?», волшебно мыслящий Моше- Софокл-Пушкин-Маркес-Достоевский…
Аминь.
Владимир Бабичев
